Иван Чернышов
Демотиватор
(фрагмент)
5. Многократное созерцание
Ты-ты-ты ри-ри ты-ты, ты-ты-ты-ри-ри ты-ты, who can you call? Нет, меня не call, меня всегда summon. Summon, summon — чернокнижие какое-то, хм, ну ладно. Раз меня уже summonнули, надо действовать, пора работать. Плита выключена, телевизор выключен, here I come! Хм, хм, он жирный… куплю ему в аптеке сейчас по пути кофе для похудания, что же это я — на день рождения — и без подарка? Ха-ха, настроение улучшилось, ха-ха. Аптек много по пути, а памятники у нас реже, вот, к примеру, это только у нас могли поставить памятник сантехнику, вылезающему из канализации. Ни за что не поверю, что это из уважения к его labor, труду. Нет! Такой памятник поставили, чтоб голова этого сантехника была ниже прохожих, чтоб всякий, проходя мимо, мог его пинать прямо по роже, это в духе, вполне в духе, ха-ха-ха, иду и смеюсь, как хорошо-то, как славно.
— Леночка, ну что ты ничего не кушаешь?
Ну точно индюк. Тихо ты. Теперь рассмотри Леночку-то. Описать сможешь? Русые волосы, волнистые, глаза карие, нос втягивает воздух, будто волнуясь — что бы еще описать? Губы не накрашены, милого природного цвета, как будто легонько улыбаются. Шея… подбородок немножко прямоугольный, в ушах сережки. Во что одета, рассказать? Не надо, а опиши руки. Да зачем тебе, будто ты не видишь? Не в том дело: ты опиши словами, видишь, как у тебя куце, трудно получается, а хочешь в писатели, даже любимую свою описать не можешь, чтоб и читатель ее полюбил, ей восхитился. Даже на меня описание впечатления не производит.
— Леночка, ну, съешь ты курочки!
Посмотри, с тобой рядом села. Ну это глупости — не с дедом же сидеть и не с толстяком. А цветы куда-то убрала. Наедине останемся, ты про цветы спроси.
— Ничего не ест опять! А ты, Рома, что пепси не пьешь?
Пригласили на пепсопитие, мда. Кстати, кстати, кстааати. Пепси-то только тебе поставили, посмотри. Аж ладони вспотели от обиды. Пепси только у тебя. Леночка пепси не пьет, у ней сок, батя водочку наяривает, а у деда и вовсе стакана нет, сидит за столом, дремлет. А тебе пепси поставили, как дитю, как будто у тебя день рождения, и тебе четырнадцать исполнилось. Пепси выпей, побалуй уж себя пепси-то. Уж и купили-то поди только для тебя. Пепси. Еще бы детское шампанское поставили. Впрочем, с книгой-то ты просчитался, терпи теперь пепси. Можешь и не пить из принципа, он догадается поди. Да и что, ты водочки хочешь дернуть? Не хочу. Ну, а чего обиделся тогда?
В старости, когда мне будет восемьдесят три года, склероз пожрет почти всю мою память, и от меня останутся только воспоминания о детстве на даче. Например, что сотовые тогда были недопустимой роскошью, а у соседки Ларисы был сотовый, и все знали, что у нее сотовый есть, и что она никому не даст позвонить, и потому не просили. Зато был стационарный телефон на соседней улице, такая крохотная железная коробка, и в ней телефон дисковый, а рядом дед Семен жил, у него был странный высокий дом, страшный черный пес Султан, который прямо на бегу мочился, и сорокалетняя дочка Ленка, тетка-даун, а все потому, что ее мать пила во время беременности, так что Ленка родилась отсталой и выучила всего два слова: одно «мама», второе — матерное, ну это что-то грубое началось, грубое воспоминание. Ленка эта была безобразна. Грязна, это само собой. Лицо маленькое, сплющенное как будто. Но стрижечка на удивление аккуратная. Потому боялся один звонить, да и кому звонить, матери в город, и вот за что я раскаиваюсь до сих пор: во время одного звонка мать мне говорит, что из школы звонили, и предлагали мне проскочить четвертый класс, тогда экспериментально еще вводили четвертые классы, а мне за хорошие оценки предложили перейти сразу в пятый, и я отказался, чтобы от одноклассников не отрываться. Какая глупость! Какое терзание. My conscience bites.
— Гм, гм, а ты, значит, учитель?
— М-да-а, — неуверенно промямлил Мизинцев.
— Я бы хотел тебя кое о чем попросить, — доверительно положил руку себе на колено Леночкин батя. — Я пишу… составляю один труд, и, когда я закончу, мог бы ты проверить на ошибки… ну там, запятую где забыл…
— Труд? Какой труд? — нахмурил брови Мизинцев.
Завидуешь!
— Минуту, минуту, — Леночкин батя поднялся из-за стола и скрылся в комнате.
Вот, спроси Лену, о чем хотел!
А я… уже забыл, о чем хотел ее спросить.
— Сейчас, сейчас, — Леночкин батя вернулся с листочком, исписанным от руки. — Это будет практический словарь. Послушай. Рука человеческая…
Ага, вот и аптека, drug store. Ну да, ну да. В очереди не очень, но все еще молодая мамаша с сынком, мамаше лет тридцать есть уже, а сынку года четыре.
— Нам, пожалуйста… так, а что тут есть… Егоор! Будешь черничный батончик?
— Да!
— А подождите, а это с чем у вас тут? Персиковый? Нет, не персиковый, дайте вон тот, персик-маракуйя. Будешь персик-маракуйя, Егор?
— Да!
— И дайте еще бутылочку детской воды.
— Что-то еще?
— Нет, все. Так, стойте, что это вы дали?
— Обычная вода, минералка.
— Я, кажется, просила у вас детскую воду.
Здесь терпение Фольгина лопнуло (вот уж штамп-то опять, да?), и он вышел из аптеки. Детская вода! Дурят же маркетологи народ! Детская вода! Чем более товар дифференцированный, тем больше дур его купит. Детская вода. Подростковая вода. Мальчиковая вода. Вода для девочек 4—7 лет. Вода для девочек 8—11 лет. Вода для старых и стерилизованных кошек. Вода для беременных женщин на четвертом месяце. Вода для беременных женщин на пятом месяце. Вода для голубых. Вода студенческая. Вода менеджерская. Вода адвокатская. Вода для олимпийских бассейнов питьевая. Православная вода. Кошерная вода. Вода для утюга особая. Вода низкокалорийная, диетическая. Свадебная вода. Вечерняя вода. Вкусная вода. Вода для владельцев Audi A8.
И все из одного крана.
Функционирование запальчечного пространства.
Есть в этом что-то. Как думаешь? Не знаю. Не хочу признавать, что кто-то лучше меня. Ну, он забавно это ухватил, это, если угодно, остроумно, но как это возможно — хвалить современника, да еще и соотечественника? Зарубежного автора — еще ладно, он может жить за океаном, далеко и будто на другой планете, за ним можно признать большой талант, но соотечественник, который с тобой за одним столом сидит — это… я… от зависти вскипеть готов.
И иных снарядов.
Леночкин батя закончил читать про руку человеческую, заботливо отложил листочек и взглянул на Мизинцева, ожидая увидеть на его лице реакцию. Мизинцев избежал зрительного контакта, посмотрев себе в стакан пепси, после чего пару раз моргнул, сморщил лоб и как-то смущенно выдавил:
— В общем… и целом… это… вы… хорошо ухватили.
— Да, он действительно хорош, он действительно практический, — почему-то повернулся к Леночке батя. — Реальный!
— Но… мне кажется, не поймите меня неверно, — сбивчиво и медленно, подбирая слова, продолжал Мизинцев. — Я хочу сказать, что искусство, новое искусство, я имею в виду, должно… нет, не поймите… искусство не должно никому, но в искусстве должен быть… опять это «должен»…
Леночкин батя теперь уже смотрел на Мизинцева, но как-то неприветливо и брезгливо.
— В содержании искусства должен… нет… одним словом, это точная и остроумная, но не утверждающая вещь.
Повисла — какой гнусный штамп — неловкая пауза. Теперь уже Леночкин батя опустил глаза и пару раз моргнул. Дед проснулся, посмотрел вокруг и пошаркал к раковине.
— Вы хотите сказать, – неожиданно обратился к Мизинцеву на «вы» Леночкин батя. — Что мой словарь остроумно-смешной?
Дед открыл кран, и вода стала громко ударяться о металлическую раковину. Старик шумно прополоскал горло, после чего закрыл кран и удалился. Леночкин батя исподлобья глядел на Мизинцева, напоминая сейчас быка.
— Остроумный, но я не нахожу его смешным, извините, — тихо ответил Мизинцев. — Но другие, впрочем, найдут.
Леночкин батя медленно встал из-за стола, и, смотря себе в тарелку, громко выдохнул, после чего поднял голову, схватил бутылку водки и обильно отпил из горла. Крякнув и одновременно похлопав глазами, он изрек:
— Вот уж не думал, что пишу словарь людям для смеха. Я-то думал: составлю словарь, помогу людям практически, ре-аль-но! — тут он как-то нелепо потряс в воздухе ручищей. — А они над этим смеются.
Тут он плюхнулся на стул, посидел в оцепенении несколько секунд, затем снова встал и собрался покидать кухню. Мизинцеву отчего-то стало стыдно, и он решил как-то исправить положение, объяснив, что имел в виду не совсем то, и, с возгласом «Но постойте» он резко поднялся из-за стола, однако был вынужден тут же прервать этот великодушный порыв, тихо выругавшись от боли и поспешно плюхнувшись обратно на стул. Леночкин батя сначала посмотрел недоверчиво на Мизинцева, а потом посмотрел вопросительно на Леночку.
— Что случилось? — не то прошептала, не то прошипела Леночка.
— Ногу свело правую, — напряженно выговорил Мизинцев.
— Ну чего там? — обратился батя к Леночке.
— Ногу свело у него, — передала она.
Леночкин батя постоял несколько секунд, держа руки в боки, затем махнул одной из них и удалился. Леночка встала из-за стола, и, взяв Мизинцева под руку, стала тянуть его к себе в комнату.
Вот еще один drug store. Нет, это даже становится смешно: другая мамаша с другим ребенком. В соседнем окошке старуха. Чего? Про гомеопатию что-то ей втирают, а та уши развесила. Но там тоже явно надолго, за мамашкой встану. Сок яблочный купила дитю, питье-то на всех напало. Давай только быстрее. Мне, пожалуйста, кофе для похудания. Что-то я улыбнулся как дурачок. Банка довольно большая, не промахнусь. Спасибо. Приду, кину банку — дружище, help yourself! Сам себе не поможешь — никто не поможет. Без помощи ты беспомощный, вспомнил, как я был еще только помощник демотиватора. Дорогу узнавал, из личных дел делал brief reviews, да чуть ли не за кофе бегал, и ничего, не унизился, сам теперь демотиватор, а когда Жменькин уйдет, я на его место встану. Ведь наверху же везде глаза, да и этого нельзя не заметить — там видят, что он уже не тот, что раньше, что он на работе запрется да дрыхнет, таблетки свои выпьет — и хоть устрой ему барабанную дробь, не проснется, а если проснется, то не работник уже будет, а как забулдыга с похмелья. И что там с его крышей происходит (и главное — почему?), что ее так часто латать приходится? Это все не от хорошей жизни, может быть, он с ума сходит, вот прямо сейчас — тогда он закончит в Винзилях, а я — на его место. Или он может покончить с собой, если духу хватит.
А я — на его место.
— Ну вот, ну вот, сядь на кровать, посиди, можешь прилечь…
— Мне лучше походить. Я бы… мазь у меня дома, надо носить с собой, прости меня, Лена, мне так стыдно за сегодняшнее.
— Ну, ничего, ничего. Ты еще не торопишься уходить?
— Нет, пока точно нет, — ответил Мизинцев, болезненно озираясь.
Из соседней комнаты раздались громкие выстрелы и грубые выкрики, потом динамичная музыка и визг шин.
— «Ментов» дед включил, — стыдливо прокомментировала Леночка.
— А-а.
— Я очень не люблю фильмы и сериалы про преступников, — призналась Леночка. — Даже Шерлока. У всех этих маньяков нет мотивации, это нереалистично.
«В отца-то вся», — мелькнула мысль у Мизинцева.
Тут он обрадовался, что судорога прошла, но затем почувствовал невыносимое бессилие и повалился на кровать.
— Да… ты думаешь? — это он как-то машинально спросил.
— Конечно. Они не могли не убивать. Кто же убивает просто так?
— Не знаю, но… так же неинтересно.
«Не хотите ли шоколадку, месье Мерсо?».
— Я видела статистику, что они там… у них это с фазами Луны связаны убийства.
— Ну раз нужна какая-то причина, пусть это будет хотя бы Луна, — улыбнулся Мизинцев.
— Тебе все так, а их семьям это горе.
— Я не понимаю, почему ты так любишь тему маньяков.
— Меня пугает то, сколько больных людей вокруг нас. Тот же Брейвик, он абсолютно больной.
— Нет, — повернулся к Леночке на бок Мизинцев. — Он не больной, он даже и не маньяк.
— А кто?
— Он… он… просто…
— Ну?
— Хороший парень…
Леночка всплеснула руками (да что ты будешь делать, опять штамп!).
— Опять твои шуточки, какой-то дешевый цинизм, какая-то маска, какая-то «моя хата с краю» бесконечная.
— Я не… да я только…
— Человек из-за политики убил столько невинных людей, а ты говоришь: «хороший парень».
— Да почему из-за политики… просто — убил. Захотел — и убил. Встал бы в то утро с другой ноги, убил бы людей в стрелялке, а не в жизни, — задумчиво глядя на Леночкины руки, пробормотал Мизинцев. — Какая разница, — добавил он после паузы.
Помолчали.
— А где цветы? — спросил он еще через некоторое время.
— У меня аллергия, — безразлично ответила Леночка. — В комнату отца поставили.